Журавушка

Михайлова Валерия, 8 лет. ООШ с. Кекен-Васильевка – филиал МОБУ СОШ с. Новые Карамалы, Миякинский район РБ (руководитель Михайлова Светлана Валерьевна)

Шла война. В тот год сентябрь выдался тёплый, поэтому журавли не спешили с отлётом в тёплые края.

- Видать осень-то нынче задерживается, - бубнила бабка Маня, зашивая разорванные в очередной драке Игнаткой штаны.

- Это почему же, баб Мань?

- Почему, почему. Видал, как неспешно к отлёту-то собираются?

Действительно, Игнатка не раз наблюдал, как готовятся к перелётам птицы с окрестных мест. Часами сидел он на своей любимой сломленной берёзе возле колхозного пруда и видел: первыми начинали перелёты стрижи, а самыми последними – утки.

- А по мне бы, так пусть вообще эти птицы никуда не улетают.

- Что, о Журавушке своём печёшься? – догадалась баба Маня и с нежностью потрепала загривок внуку.

- Ага, – буркнул тот и смачно стал доедать ломоть хлеба с солью. А бабка Маня, прижав платок к губам, ещё долго смотрела в окно, в сторону болота, где жила журавлиная стая и думала: да куда ж тебе лететь, милый наш Журавушка?

Перед глазами пронеслись воспоминания, когда от взрыва близ болота часть журавлиной стаи погибло, а Журавушке повредило крыло. Так и бегал он за стаей, а взлетать не решался. Игнатка с тех пор каждый день Журавушку навещал. Придёт к нему на болото, и так и сидят, часами друг на друга смотрят. А потом пообвыклись, стал Журавушка Игнатку ближе подпускать. А теперь уж – не разлей вода. Обнимет Игнатка Журавушку за шею и давай с ним о житье-бытье горевать: что, дескать, фашистская нечисть покою не даёт, сколько душ полегло, и всё конца-края этому нет. А уж как крыло раненое у Журавушки заговаривать начнет… И шепчет и дует на него. А тот шеей об Игнатку так и трётся: спасибо, дескать.

Так и жили Игнатка с Журавушкой по-соседству. Порой заиграется малец у воды, а бабка Маня уже кричит:

- Игнатка, домой!

И бегут друзья наперегонки до села, а потом Журавушка – опять к себе.

Люди болтали, что неспроста бабкин внук на болото ходит. Дескать от бабки Мани передалось пацанёнку умение заговаривать боль, да с природой разговаривать. Иначе бы не выжить Журавушке. А он вон как горцует, чисто пава – Царь птица. Может и была здесь нечисть какая, да некогда было бабке Мане эти пересуды слушать. Тяжкая жизнь была. Тут выжить бы. Да ещё нечисть эта фашистская опять к селу подбиралась. Говаривали, будто если фрицы опять вернутся – совсем жизни никакой не будет. А потому и стар и мал помогали фронту как могли: бабы деревенские носки солдатам вязали, а пацаны да девчонки травы лекарственные собирали, чтоб солдат на ноги после ранений поднимать. Благо природа да земля здешних мест благодатные. Тут и чабрец, и шиповник, и зверобой. Из такого сбора бойцам чай варили. Берёзовые почки, подорожник. Всё шло в дело. А ещё дёргали деревенские ребятишки мох на болотах. Говорили, что в госпитале он ох как выручал.

Одним из таких дней Игнатка, как обычно, дёргал мох. Затем старательно утрамбовывал его в корзине и опять принимался за дело. Журавушка тут как тут. Ходит кругами, крылом похлопывает. И так он жалобно покрикивает, как будто чует беду какую. Не зря беспокоился Журавушка.

Потемнело вдруг небо и без того тёмное, и загудели в небе над лесом вражеские самолёты. Застонала земля, к бою приготовилась.

- Опять бомбить будут, – подумал Игнатка, и так ему страшно стало, что хотел он бросить всё, да понял, что в бою всегда две силы встречаются, так значит рядом его родная Армия и ни за что она врага не пропустит дальше, вглубь страны любимой. И будет эта Армия драться с фашистами до последнего патрона, до последнего вздоха, но защитит его родное село, а значит и его. И так Игнатке стало тепло на душе. Рванулся он, окрылённый мыслями о защитниках своих – солдатах своих родненьких и ещё яростнее стал выхватывать мох из пучины болотной. И чем яростнее рвал он мох, тем страшнее становилось вокруг. Враг лютовал, со всех сторон свистели снаряды, рассекая воздух, как мячом. Огромные комья земли от взрывов проносились над головой Игнатки. Однако он ловко уклонялся, на лице уже не было страха. Ещё взрыв, опять свист. Взрыв, грохот, страх. Игнатка в очередной раз рванул вперёд, уклоняясь от летящих комьев. И опять дёргал, дёргал этот проклятый мох, разглядеть который было уже невозможно. Следующая кочка, перебежка, опять кочка…

Так и бегал Игнатка по болоту, как бы обманывая эти свистящие комки то ли земли, то ли грязи. Снова удар. На этот раз Игнатка глухо вскрикнул, пошатнулся и с тоской посмотрел на бегущего к нему Журавушку, как бы прося помощи у единственной родной души на этом болоте. Что было сил рванул Журавушка к Игнатке, взлетел над ним, размахивая одним крылом, да так и упал с высоты птичьего полёта, закрыв Игнатку своим сильным крылом с головы до ног. Аккуратно накрыл, с любовью. И так тепло стало мальцу от такой защиты, так уютно, что, успокоившись, уснул он под этим крылом, как под мягким пуховым одеялом. Так и остались лежать две родные души, пока бой не закончился. А когда проснулся Игнатка – не было уже ничего: ни взрывов, ни страха. И Журавушки тоже не было.

Бабка Маня бережно раскладывала собранный Игнаткой мох.

- Баба Маня, а что, не впустили немцев-то в деревню?

- Не впустили, отстояли наш уголок. Всем миром отстояли. И люди, и птицы, и зверьё. Все на защиту встали.

Не сразу понял Игнатка бабкины слова. Это как же птицы и звери могут наравне с людьми с врагом биться?

Так и стоял он, глядя в окно, моргая пушистыми ресницами в такт падающим первым снежинкам.

- Снег, снег! – радостно закричал Игнатка. Первый снег!

Снег становился всё крупнее и крупнее. И уже ясно было, что это не снег, а белые перья Журавушки падали на землю, прощаясь с Игнаткой навсегда.